Двадцать лет, помощник кузнеца.
Разрешенье просишь у отца
Мирославы: «Пусть моей женой
Назовется. Только ей одной
Буду жить, как с первой встречи жил.
Без неё мне солнца свет не мил».
- Соглашайся, - тихо шепчет мать,
- Добрый, сильный – справный будет зять.
«Коль взаимно – будет по сему,
Что ж тянуть из осени в весну?»
Собирай на сват своих родных,
Руку дочери в твою вложу при них.
Скоро свадьба. Рано поутру
Красных лент несешь к её двору:
«На понёву. Быть моей жене
Всех прекрасней - как младой весне».
Время мчится. Два рассвета минут –
Мирослава отчий дом покинет.
«Собери грибов на пироги» - мать велит.
В лесу, что у реки, средь замшелых вязов,
Старых лип - множество грибов земля таит.
Ветра нет. В прорехах меж листвы.
Речка манит водами, быстры
Её волны. Солнце жжёт огнём.
Слишком душно в полдень жарким днем.
Темный омут глубже, шире бездны.
Свет померк: была и вдруг исчезла.
На крутом песчаном берегу
Лишь грибов корзина. Как в кругу
Ты в толпе родителей, друзей.
По теченью ниже… Всё страшней.
Миновав начало – жди конец.
Мужем не назвавшись, ты вдовец.
Ты запомнил тихий треск свечей
В старой церкви. Ладан и елей
На запястьях белых и на лбу –
В тонком платье жизнь твоя в гробу.
… В старый бор дорога далека.
Говорят, за лесом там река,
Воды чьи уводят в мир иной,
Если есть отвага за спиной.
Если сдюжит тебя кто-то отмолить,
Защитить, забрать, не дать во тьму уплыть,
Если твой в толпе один отыщет взгляд –
Может, вы найдете путь назад…
Только нет дороги к мертвым той страшней:
Всех живых там ищут сразу семь смертей…
… Ты запомнил, ты не мог забыть,
Что в гробу по речке надо плыть,
Не беря с собой ни весёл, ни жердей,
Не зовя на помощь братьев и друзей.
Что хранит на памяти печать -
Как молитвы вслух не мог сказать?
Как на ветках птиц погибших сонм
Пел о смерти за твоим плечом?
Как под кожей шевелился страх,
Как белели пряди на висках,
Как лежал живой в своём гробу
И шептал: «Узнаю. Я смогу!».
В нави небо – словно решето,
Нет ни звёзд, ни солнца – лишь поток
Мертвых вод. От берега до дна
Лишь глухая мёртвая волна.
Серым пеплом кутана земля,
Под ногами перья, чешуя
И осколки сломанных костей.
Под землёю страшных семь смертей.
Первый выдох: по ступеням вниз –
Как в могилу. Это – чистый лист
Для посмертья. С выдохом вторым
Забываешь, кем ты был любим.
Третьей смертью – невозможность спать,
От четвёртой – волю потерять
И желанья. Но не знать о том.
Ты идешь намеченным путём.
Пятым пунктом нагоняет боль,
Но не знаешь, что стряслось с тобой.
Словно в клетке, мечется душа.
Площадь клетки – три локтя на шаг.
Всюду лица, словно карнавал,
Но себя ты даже не узнал
В отраженьях мутного стекла.
«Я узнаю – чьи это слова?
Кто узнает и кого узнать?»
Ты когда-то шёл во тьму искать
Чьи-то губы, чей-то тонкий стан…
Всё досталось северным ветрам.
Шесть порогов перейдя сквозь боль,
Ты увидишь тени за собой:
Вот сестра, что в детстве умерла,
Вот мальчишка с твоего села –
Той зимою вдруг ушёл под лёд.
Звал на помощь, верил, что придёт
И протянет руку добрый Бог –
Возвращает всех шестой порог.
Семь смертей, и каждая – как дно.
Помнишь имя, запах, как давно
Вы знакомы. Чей ты потерял
Лик и голос в череде зеркал.
Эти руки, этот кроткий взгляд –
Ты за ней спустился прямо в Ад,
Ты нашёл в толпе её одну…
Семь смертей, у каждой – ты в плену.
Миром мёртвых принят как родной,
Ты растерян: увести домой
Чью-то душу? Да зачем она?
За седьмым порогом нету дна.
Можно отмолить у смерти жизнь,
Руку протянув, сказать «Держись!»
И нащупать под ногами дно…
Смерть седьмая: умер? Всё равно.
(с) Лой Штамм