Ливэю говорили – не бери в жены Ян-сироту, она знается с духами и запахивается на левую сторону! В ней течет кровь варваров – такая не будет покорной и кроткой! Ливэй и сам это знал. Но не мог он забыть прозрачно-голубых глаз Ян, фарфоровую кожу ее и иссиня-черные пряди волос, что закалывала она шпилькой с синим драконом.
Взял в жены Ян Ливэй и привел в свой дом, и запретил соседям сквернословить. Он подарил ей расшитый жемчугом жуцюнь и шпильку с фениксом, что больше подобала госпоже. Ян благодарна была за подарки, но не прикоснулась к ним, и прозрачно-голубые глаза ее не стали теплее.
Каждую ночь Ливэй приходил к жене своей, каждую ночь она отдавалась ему, и каждую ночь засыпала в болезненном тумане, чужое имя шепча: «Суньлун, Суньлун, Суньлун…» Ливэю казалось, что так шумит бамбук, колыхаемый ветром или циновка скрипит под хрупкой Ян. Не верилось ему, что есть у жены любовник, что запятнала она себя неверностью, пусть даже во сне. Но не умолкал шепот Ян, любила она другого, и имя его слетало с ее алых губ.
Начальником конницы был Ливэй, он привык ждать и ждал, что доброта и ласка согреют Ян, и оттают ее холодные глаза, и забудет она Суньлуна. Но время шло, и лишь молчание и покорность были ему ответом. Бесплотной тенью скользила жена Ливэя по пустым переходам чужого ей дома…
***
Стали нагими деревья, подул с гор ледяной ветер, и зима пришла в Царство. Зима, страшней и ужасней которой не видывали старики. Замерзли реки вместе с рыбой, занесло снегами рисовые поля, заиндевели ветки вишен, птицы посыпались на землю ледяными глыбами, и люди стали умирать на улицах, не в силах добрести до очага. То Небеса карали непокорных своих подданных за кровь, что лилась рекой столетиями…
Века воевали друг с другом грозные царства, века не было у них правителя, единого для всех – давно истлел и обратился в прах последний император… Но как и в начале времен, захлебываясь ненавистью друг к другу, армии сражались, сея смерть и страх в чужих землях. И не было силы, что прекратила бы бой. Ни холод, ни голод, ни снег не остановили войну, лишь с новой силой она разгорелась…
Пришлось и Ливэю седлать боевого коня и вести в бой конницу своего господина. Думал он, что обрадуется жена его отъезду, но все так же чисты и прозрачны были ее глаза. Лишь мягко склонила голову Ян, услышав, что уходит муж на войну.
Собрала она ему в дорогу заплечный мешок и подарила амулет, что сплела из шелковой пятицветной нити:
– Если смерть догонит твоего коня – сорви амулет с шеи, мой господин, и он спасет тебя.
Не хотел Ливэй брать дар духов, но противиться жене не решился, ведь едва ли она прежде говорила с ним дольше, чем теперь. Спрятал он амулет под доспехом и вскочил на боевого коня, сверкавшего сбруей.
Розовый снег скрипел под копытами, кровью павших он был расцвечен, и чудилось Ливэю, что давит он цветы вишни, облетевшие по весне…
***
Жестокой и мучительной была эта война. Не приносили сраженья побед ни врагам, ни соратникам. Никто не мог одержать верх, как ни старался. Конница Ливэя вязла в снегах, люди его замерзали в скалах и умирали голодной смертью. Лошади гибли одна за другой и становились пищей солдатам.
Все сгинули в белом тумане, и смерть шла за ним по пятам. Словно зверь, чуял Ливэй дыханье ее над ухом своим, но все не смел сорвать с шеи шелковый амулет. Боялся, что лишь погубить его хотела жена.
Но прежде смерти нагнал Ливэя гонец своенравного господина. Привез он приказ: выступать, не медля, и погубить врагов, что шли к горам, гремя доспехами. Можно было спастись в снегах, можно было сразиться с голодом, но не имел Ливэй права ослушаться приказа господина…
Понял Ливэй, что села смерть рядом с ним у костра, и что нет пути назад, как не ищи. Сорвал он с себя амулет и бросил его в снег. Вспыхнул шелк, искры брызнули из столба дыма, уткнувшегося в небеса, и зашипела растаявшая вода под амулетом. Рассеялись клубы, утихло пламя, и предстал перед смертником дракон – искрасна-синий с переливающийся на солнце чешуей.
– Ты муж Ян-сироты? – прорычал он.
– Я, – ответил Ливэй, ибо нечего ему было бояться отныне.
– Я – Суньлун, наследник императора, и жена твоя– мне возлюбленная… Сто лет уж прошло, как обратила меня в дракона маньчжурская шаманка, и обрекла на тоску и бессмертие Ян. Лишь помощь человеку, что слышит шаги смерти, вернет мой истинный облик. Примешь ли ты ее Ливэй?
Встал на одно колено начальник конницы, и склонил свою голову перед истинным повелителем:
– Я приму твою помощь, мой господин.
***
На краю занесенной снегом скалы стояли дракон и человек, а под ними, насколько хватало глаз, простиралось ощетинившееся иглами копий притихшее море солдат. То была армия врагов, сытая и сильная, и готовая смести конницу Ливэя, будто камни для го с деревянной доски.
Царапнул Суньлун наст чешуей и слетел вниз грозовой тучей. Шишка на его голове засияла мягким голубым светом, и он, словно, тайфун ворвался в гущу войск.
Когти дракона раскалывали головы, как орехи, зубы перекусывали пополам тела, закованные в металл, а хвост ломал ноги и хребты, и они хрустели, как хрустят кости обезьян во рту у собаки…
Ливэй потерял дракона из виду, бой стих, и его синяя чешуя скрылась под грудой тел черных от крови и разорванных внутренностей. Начальник конницы все вглядывался в тьму, струившуюся перед ним, и наконец тела зашевелились. Дракон восстал, но он был весь изранен, и сломанные копья торчали из его шкуры. Суньлун повернул косматую голову к скале, и увидел Ливей, что красное пятно расплылось на лбу, покрытом чешуей. Не мог больше летать дракон…
Медленно побрел Суньлун к Ливэю. Враги были повержены, ему оставалось лишь получить благодарность человека. Дракон едва карабкался по скользким трупам, когти его вязли в разверзнутой плоти, и он с трудом переставлял лапы, пробитые стрелами насквозь…
И вдруг один солдат позади Суньлуна поднялся из кучи тел. Дракон откусил ему руку, и рана кровоточила. Солдат умирал, но он хотел убить дракона, и желание теплило в нем жизнь. Он поднял дротик и замахнулся…
Ливэй скатился со склона, так быстро, как только смог, но успел лишь обнять голову, рухнувшего к его ногам Суньлуна.
– Я помог тебе человек?
– Да, мой господин!
Произнес заветные слова Ливэй, и голова дракона стала головой юноши, что был прекраснее лотоса, распустившегося на водной глади. Только лотосу подрубили стебель, и юноша был мертв…
***
Теплом повеяло с моря, и долгожданная весна пришла в земли Царства. Зацвели вишни, запели птицы в садах, и первые ростки потянулись к солнцу на рисовых полях.
С победой вернулся в столицу Ливэй. Золотом сверкал его парадный доспех, радостными криками встречали люди его и бросали ветки цветущих вишен к копытам его коня. И копыта топтали нежные лепестки, что были так похожи на снег, залитый кровью врагов…
Преградила путь своему мужу Ян. Раскинулись по плечам ее черные волосы, и легкий ветер трепал их. Пропала прежняя шпилька с драконом, и стояли слезы в ее прозрачно-голубых глазах.
Все давно знала жена Ливэя, и нечего ему было ей поведать. Взмахнула Ян рукавом жуцюня, что запахивала на левую сторону, – дым поднялся столбом до небес, искры посыпались на лепестки вишни, и вспыхнули синим огнем цветы, под нею…
Дым рассеялся, и осталась только ласточка на дороге Ливэя.

© Виктория Сурина